Девять возвращений [Повести и рассказы] - Коршунов Михаил Павлович (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Фимка решил спрятаться. Но его нашли и поставили перед этой самой теткой в белом.
Она взяла его руку, смазала спиртом, потом стеклянной палочкой капнула три капли лекарства из ампулы и приготовилась царапать внутри капель стальным пером.
Этого Фимка вынести не мог — заорал:
— На помощь!
…Фимкина мать часто рассказывала, как Фимку, еще грудного, привезли однажды в гости вверх ногами.
Случилось это зимой. Фимку увернули в теплое одеяло и отправились с ним в город. Увернут он был весь целиком, так что не поймешь, где голова, а где ноги.
Сперва его несли правильно, вверх головой, а потом, пересаживаясь из трамвая в трамвай, столько раз клали на скамейки и брали, что перепутали, где верх, а где низ.
Привозят Фимку наконец в гости, разворачивают одеяло, чтобы все на Фимку посмотрели, а из одеяла не голова, а ноги торчат!
У Фимки был щенок Тепка. Он попал под дождь. Когда дождь кончился, Фимка решил Тепку высушить.
Снял в кухне с гвоздя посудное полотенце обвязал щенка поперек живота, а потом прицепил к бельевой веревке.
Ходят все и удивляются — что такое? На бельевой веревке висит в полотенце собака.
Фимка каждому объясняет, что это щенок Тепка, что он промок под дождем и что теперь Фимка его сушит.
Маруся — подружка Фимки. Она еще сидит на стуле с дыркой для горшка.
Фимка был при Марусе «досказчиком». Только он понимал, что хочет сказать Маруся. Может быть, потому, что сам год назад говорил, как она.
— …ушка и …ык, — говорит Маруся.
Фимка досказывает:
— Старушка и старик.
— …ошка и …ака.
Фимка досказывает:
— Кошка и собака.
Но совсем недавно Фимка объявил, что Маруся больше не нуждается в «досказчике»: она уже сама досказывает слова, и теперь всем должно быть понятно, что она говорит. И Маруся, сидя на стуле с дыркой для горшка, показала пальцем на уток и сказала:
— Утята, утиха и утех.
Глава XIV
ДУХОВОЙ ОРКЕСТР
Ветер приносил музыку. Это был духовой оркестр. Он играл в городском саду на танцевальной площадке.
Музыка летела над вечерней землей — над садами и крышами домов, над голубятнями и сараями. Ее приносил теплый ветер фен, который к вечеру дул с гор.
Минька, Ватя и Аксюша сидят у ворот, слушают музыку. Иногда в нее врываются скрип трамвайных колес, паровозные гудки или шум грузовика где-нибудь на дороге.
Мягко и глухо трубят в звездной тишине баритоны и валторны — играют вальс. А потом ударят медные тарелки, загремит барабан — это уже мазурка. А потом ветер принесет кларнеты и флейты и какие-то особенно звонкие колокольчики — это уже краковяк.
Первым уходил домой Ватя. Ему надоедало сидеть молча в темноте и слушать.
Собирался вслед за Ватей и Минька, говорил Аксюше:
— Ну, я пошел.
— Иди, — говорила Аксюша.
— Ну, а ты?
— Иди, Минька, иди, — повторяла она нетерпеливо.
Минька оставался стоять около ворот.
К ночи ворота делались прохладными. Иногда начинал потрескивать сверчок. Он жил где-то в воротах между досками.
Уже многие ушли с улицы, а Аксюша не уходит.
Стоит и Минька.
Над вечерней землей все плывут звуки флейт и кларнетов, трубят валторны и баритоны.
Потрескивает в воротах сверчок.
Чаще всего музыка приходила из города в субботу.
Аксюша в такие вечера всегда делалась чужой и для Миньки и для Вати. Сидела и не разговаривала. Думала о чем-то своем.
Может быть, ей хотелось танцевать, как танцуют сейчас другие, там, в городском саду? Или просто гулять, как гуляют сейчас другие, там, по дорожкам городского сада?
Ведь многие старшие уходят вечером из слободы.
Когда собираются уходить, в каждом дворе суматоха: бегают, одалживают сапожный крем, запонки, модные, тесемкой, галстуки.
Девушки накручивают волосы на бумажки, греют утюги, меняются шарфиками, лентами. Примеряют платья ДРУГ Друга, туфли.
Встречаются все на трамвайной остановке. И вся улица видит, кто с кем поедет в город и кто во что оделся.
Родные говорят, что дети уже совсем взрослые, самостоятельные, повырастали прямо на глазах. А сами ждут их допоздна. Сидят у ворот и калиток в темноте и смотрят на трамваи, которые долго не привозят из города повыраставших детей.
Однажды по двору начала бегать и Аксюша — стирала свое белое платье, потом крахмалила его, потом сушила, потом грела для него утюг.
Минька несколько раз останавливал Аксюшу, о чем-то спрашивал.
Она отвечала на ходу: ей было не до Миньки.
Тогда Минька пошел домой и спрятал все спички. Начал наблюдать за бабушкой, ждать, когда она спохватится, что спичек в доме нет.
Бабушка спохватилась и послала егоза спичками к кому-нибудь из соседей.
Минька отправился к Аксюше.
Дверь открыла она сама. На ней был халатик и старые большие шлепанцы. На голове — две бумажки узелками: Аксюша завязала волосы, чтобы получились локоны. Две бумажки — два локона.
Она растерялась, когда увидела на пороге Миньку. Сердито спросила:
— Ну, чего тебе?
— Спичек. Кончились у нас спички.
— Все это ты, конечно, выдумал.
— Нет. Не выдумал. Спроси у бабушки.
— Некогда мне спрашивать.
Аксюша пошла в кухню за коробком. Минька пошел за ней.
В комнате на кровати он увидел Аксюшино белое платье. Оно было так накрахмалено, что напоминало зонт от солнца.
— Вот. — И Аксюша сунула Миньке в руку коробок со спичками.
Потом помолчала и совсем дружески, как они разговаривали всегда, сказала:
— Хочешь, оденусь? Поглядишь, что получится!
Минька кивнул.
— Тогда подожди здесь.
Минька остался в кухне. Он понимал, что Аксюша пойдет сегодня в город со старшими девочками, пойдет в городской сад. Ей, очевидно, разрешили. И она собирается.
Аксюша крикнула из-за двери:
— Входи!
Минька вошел.
Аксюша стояла в накрахмаленном платье и в новых узеньких туфлях.
Под рукав платья был спрятан кружевной платочек. Торчал только его уголок.
Бумажки с головы исчезли, а вместо них на лоб спускались две висюльки, как стручки акации.
— Мне не нравится, — сказал Минька.
— Что тебе не нравится?
— Вот это. — И он показал на висюльки.
— Ничего ты не понимаешь. Это локоны.
— Все равно не нравится.
— Ну, и… Ну, и… — На глазах у Аксюши появились слезы. — Не нравится — и катись!
Аксюша сердито захлопнула дверь.
Минька уныло побрел домой, где бабушка ждала спички.
Вечером к трамвайной остановке пошли старшие девочки и с ними Аксюша. Висюлек на лбу не было.
Она шла мимо всех немного торжественная в своем накрахмаленном, как зонт, платье, в новых узеньких туфлях и с кружевным платочком, уголок которого торчал из-под рукава.
Она шла в городской сад слушать музыку, духовой оркестр.
Минька и Ватя остались у ворот.
Приехал на остановку трамвай и увез Аксюшу.
В городском саду заиграла музыка. Она полетела над вечерней землей — над садами и крышами домов, над голубятнями и сараями.
Ее принес теплый ветер фен, который к вечеру подул с гор.
Иногда музыка прерывалась — это значило, что музыканты отдыхают, — и начиналась снова.
Минька знал — где-то рядом с оркестром стоит Аксюша, слушает.
Минька стоял здесь, в слободе, у прохладных ворот. Потрескивал в воротах сверчок.
Из города приезжали трамваи. На одном из них вернется и Аксюша.
Глава ХV
ЛЮБА И БОРИС
Так бывало, что Борис уходил из дома один. И Минька понимал, что Борису нужно уйти одному. Он знал, что Борис свернет направо и, мимо садов и баштанов, поднимется на кладбище.
Могилы убраны по-всякому: на одних — кресты, сделанные из обрезков водопроводных труб, на других — деревянные, расколотые от времени солнцем. Есть могилы, накрытые плитами, и памятники с нишами для фотокарточек.
